Однако через четверть часа и до меня очередь дошла: «Откуда это у тебя?».

«Из личной коллекции», – ответил я первое, что взбрело на ум.

Ну, не писать же, что роюсь в чужих файлах, которые, к тому же, были удалены.

Руку дал бы на отсечение, Макс паниковал. Только причина паники оставалась для меня неясна. Что он такого ужасного сделал, чтобы так отчаянно бояться? Ну, не убил же, в конце концов. А что тогда? Ударил, изнасиловал, поматросил и бросил? На насильника он совершенно не тянет – кишка тонка. А «поматросил» – что ж тут такого? Короче, загадка.

А вечером того же дня ко мне подошел Викентий и заговорил со мной тоном обычного смертного:

– Я слышал, что ты про Надю спрашивал. Что ты хочешь знать? Какой она была? Милой, доброй, веселой. Мы ее все очень любили.
Я опешил:

– Была?

– Да, Надя умерла. Прямо на наших глазах. Здесь, в этом кабинете.

– Как?

– Был чей-то день рождения…

– Васин, – подсказала Яна, которая тоже внимательно следила за нашим разговором.

– Точно, Васин, – продолжил Викентий. – Решили отметить здесь, в офисе, сразу после работы. Нормально сидели. Вдруг ни с того, ни с сего Наде стало плохо. Вызвали скорую. Но пока врачи приехали… в общем, она умерла. Сердце остановилось.

– У такой молодой?!

– Она была больна. Оказалось, у нее с рождения был какой-то тяжелый порок сердца. Мы этого не знали. Даже подумать не могли. Она же никому не рассказывала.

Такого поворота я не предполагал. Мне стало стыдно за свое неуемное любопытство.

– Понятно. А Макс то же самое не мог сказать? Зачем врал, что не знает…

Мой невинный вопрос почему-то вызвал у Викентия раздражение, с которым он, впрочем, сладил.

– У Макса к ней чувства какие-то были. Страдает еще. Хочет забыть. Мы все его понимаем, поэтому при нем стараемся о ней не вспоминать. Вообще, оставь ты эту тему. Надю не вернуть, зачем эти вопросы?

А вот здесь нестыковочка вышла. У Макса чувства?! Страдает он?! Да бред! Когда страдают – тоскуют, грустят, злятся, что угодно, но только не трясутся от страха. А Макс, вне всякого сомнения, боялся. Но чего? И почему вдруг наш небожитель спустился до объяснений со мной? Вряд ли он бы вообще со мной заговорил в любой другой ситуации. И каким боком тут Яна?

Явно они все что-то недоговаривают. Поэтому позже я еще и Дэна допросил. Но тот почти слово в слово повторил историю Викентия: гуляли, Наде стало плохо, скорая не успела... Хотя признался, что никакого особого отношения Макса к Наде никогда не замечал. Правда, тут же пошел на попятную:

– Но он мог прятать свои чувства! Стесняться их! Так бывает! Я всегда так делаю… Что?!
Я засмеялся, и Дэн, зардевшись, прервал свою пламенную речь.

– Нет, Дэн. Макс не такой.

Сближаться с Дэном я не собирался. На роль моего друга он никак не подходил. У нас совершенно разный круг интересов. Да у нас всё разное! В конце концов, он просто не вписывался в мою жизнь.

Дэн же считал иначе. Он смотрел на меня почти с благоговением. А мне от этого хоть сквозь землю…

Когда я традиционно решил проставиться по поводу первой зарплаты, только он и составил мне компанию. Остальные не снизошли.

Признаться, общество Дэна меня не очень воодушевило. «Лучше бы и он ушел», – в мыслях досадовал я.

Было скучно. Дэн с двух рюмок «поплыл». Сначала признался, что совсем не пьет, просто мне отказать не мог. А потом его понесло – столько он мне всего понарассказывал! Мол, всё детство прожил с дедом в глухой бурятской деревне в юрте с земляным полом. Дед его был шаман. Умел разговаривать с природой – животными, растениями, ветром, землей. И вообще много всего немыслимого умел.

А потом деда не стало. Дэна забрали в чужой город в детдом. В Бурятии ведь подобных заведений нет и не было, буряты своих детей никогда не бросают. Вот и в этом детдоме Дэн оказался один такой, ни на кого не похожий.

Русский язык понимал кое-как. Его все дразнили, и никто не хотел сидеть с ним рядом, а уж тем более общаться. Но он читал книжки, много учился и нашел в итоге замечательную работу, где все очень хорошие. Но деда он все равно не забывает, и там, где дед умер, посадил лиственницу. И теперь каждый, кто его деда помнит и чтит, привязывает к ее ветвям белую ленточку. Так у них принято.

Закончив о себе, Дэн переключился на мою скромную персону. Назвал меня первым и единственным своим другом, настоящим другом, о котором он даже мечтать не смел. Он еще много чего восторженно-пафосного высказал, но все его излияния я списал на градусы. В конце концов, о наших коллегах он ведь тоже тепло отзывался.