Подобное иногда случается — разум жаждет одно, а душа совершенно другое, и в сознании возникает трещина.
Когда начались девяностые, Мартиков несколько воспрял духом. Человеком он был деятельным, и потому, воспользовавшись смутой и неразберихой пролез в старшие экономисты родного завода, а оттуда прямиком в «Паритет», где и принялся заколачивать деньги с новой силой.
С годами, Павел Константинович почувствовал волю и совершал все более и более рискованные ходы, некоторые из которых напрямую граничили с криминалом. Его семья (все еще без детей) вырвалась из серости и стала одной из наиболее обеспеченных семей в городе (исключая только местных бандитов), Мартиков купил пятикомнатную квартиру в Верхнем городе, купил машину и каждый год стал летать за границу.
Еще два месяца назад, когда замечательная в этих местах весна пророчила не менее замечательное лето (ах, знали бы, какое оно будет), Мартикову стало казаться, что он снова видит жизнь такой, как в юности — сияющее небо у горизонта, сливающегося с водной гладью.
Он был почти счастлив. Ну кто, скажите, кто может похвастаться тем, что на пятом десятке вдруг обрел юношеское наслаждение жизнью? Вы скажете, что такое может случиться только с очень ограниченными людьми, и будете совершенно правы.
Естественно, он стал относиться к работе еще больше спустя рукава. И, конечно, так долго продолжаться не могло. Подобно Сизифу, Мартиков тащил камень на гору всю свою жизнь, и вот теперь его падение стало для старшего экономиста «Паритета» полной неожиданностью. Камень сорвался и стремился погрести под собой Павла Константиновича Мартикова.
Падение происходило в духе бредовой версии Гоголевского «Ревизора». Аж из самой Москвы прибыл налоговый инспектор, а с ним целый штат соглядатаев и ищеек. Мартиков подозревал, что кто-то стукнул о его махинациях и заложил его с потрохами. Этот кто-то, без сомнения, находился в штате «Паритета» и был в курсе всех дел старшего экономиста. Но кто, вот вопрос?
Налоговики перетрясли всю документацию и бумаги фирмы, а потом вытрясли всю душу из самого Мартикова. А если после этого там что-то и осталось, его вытрясло руководство фирмы, сопровождая сие действо непечатной руганью.
Павел Константинович был немедленно уволен. Налоговики предъявили ему счет с похожим на гусеницу рядом нулей, а затем последовало обвинение в мошенничестве и повестка в суд. И теперь, подобно двум разнокалиберным дамокловым мечам, над опальной головой Мартикова зависли Долг и Срок.
Все это случилось в течение каких-то шести часов, после чего по уши облитый грязью и униженный до невозможности Мартиков на негнущихся ногах побрел домой — ехать он сейчас не мог. Долг и Срок — эти два сиамских близнеца прочно сидели у Павла Константиновича на шее, не давая забыть о своем присутствии ни на секунду.
Первые десять шагов он сделал в детской растерянности, но уже отойдя на километр от родного заведения, стал потихоньку наливаться злобой. Кулаки его сжимались, губы шептали что-то ему одному слышимое, а глаза были бессмысленны и пусты.
Трещина в сознания проявилась с новой силой, став внезапно размером с большой каньон. Мартиков шлепал по лужам, насквозь промочив свои дорогие ботинки, но совершенно не замечал этого.
Как бы то ни было, когда Павел Константинович Мартиков достиг темноватой арки, безбрежную водную гладь в его жизни сменил черный и неистовый шторм.
И теперь он стоял — импозантного вида немолодой мужчина в долгополом дорогом плаще, повсюду изляпанном грязью, — и с пустым застывшим лицом смотрел на две тени, загородившие ему путь.
— Дед, стой, — повторил один из налетчиков, и они приблизились, заслоняя собой свет.
«Почему дед? — подумалось Мартикову, — Мне же всего пятьдесят два года!»
Вслух он сказал:
— Вам чего? — сухо, академично, и ни следа тех страстей, что бушуют в душе.
Одновременно Мартиков попятился и вышел из арки. Тени последовали за ним и оказались на свету — двое парней лет восемнадцати со следами вырождения на лице. Один был высоким с короткой стрижкой, и, вероятно, в свое время массивным, но сейчас мощно исхудал, кожа висела у него на лице неприятными складками. Второй — вообще заморыш, сгорбленный со слипшейся копной волос неопределенного цвета. Волосы падали ему на лицо, узкое, нездорового цвета и необлагороженное интеллектом, вероятно, даже в свои лучшие дни.