Позднее Леон так и не понял, был ли отец Рене одним из тех извращенцев, что творят ужасные дела с детьми под прикрытием своей рясы. Скорее всего, не был – во всяком случае, никто из мальчиков ни о чём таком не рассказывал. Возможно, отцу Рене просто нравилось чувство власти над более маленькими и слабыми существами, чем он сам. Возможно, он чувствовал себя великодушным, обнимая их и даже утирая слёзы, он таким образом хотел показать, что он – не равнодушное чудовище, которому нравится смотреть на их страдания. А возможно – и это самое мерзкое – он искренне верил в свою правоту. Верил, что мальчика можно высечь так, что он неделю не сможет сидеть, потом обнять, прошептать «Господь любит тебя, сын мой. И я люблю», и всё наладится. Свершится чудо Господне, непослушный мальчишка вмиг исправится и перестанет нарушать правила.
Вот только это не помогало. Воспитанники приюта по-прежнему убегали в город, воровали яблоки на рынке, сквернословили, дрались, порой ломали вещи и разбивали стёкла, а отец Рене с неустанным рвением наказывал их, твердя свои проповеди. Проходило несколько дней или недель, следы порки сходили на нет, и всё повторялось.
Леону достаточно долгое время удавалось избегать наказания от отца Рене. Учился он неплохо, урок всегда отвечал хорошо, был первым по многим предметам, хотя предпочитал орудовать шпагой, а не корпеть над цифрами или зубрить вереницу дат. На драках попадался редко – мальчишки, которым он разбивал носы или ставил синяк под глазом, предпочитали помалкивать. Зато уж когда Леон попался, так попался по полной.
Был тёплый апрельский день, солнце уже понемногу начало клониться к закату, и мальчишки, весёлой гурьбой высыпавшие во двор приюта, искали себе самых разных развлечений. Кто-то рубился на палках, воображая, что это шпаги, кто-то собрался в кружок возле Жиля, весьма ловко жонглировавшего камушками, Леона же привлекла группка ребят, собравшихся в дальнем углу. Он тихо подошёл ближе, пригляделся, и кровь отхлынула у него от лица.
Симон, неопрятный толстяк с копной пшеничных вьющихся волос, никогда не нравился Леону. Он командовал парой-тройкой мальчишек помладше и не упускал случая пнуть того, кто слабее, перед воспитателями же заискивал. Сейчас он в окружении своих друзей-прислужников возился с лохматой рыже-белой дворнягой, на свою беду пробравшейся во двор. На шее у неё мотался кусок верёвки, и эту самую верёвку Симон натягивал всё туже и туже, наваливаясь на собаку всем весом. Та жалобно скулила и дёргала лапами, но сбросить с себя мучителя не могла. На лицах остальных мальчишек было написано жадное любопытство пополам со страхом.
Леон стрелой влетел к ним, разрушив их маленький кружок. Всем телом ударился о Симона – тот весил раза в два больше, но от неожиданного толчка отлетел в сторону, освободив несчастную дворнягу. Быстро, пока толстяк не пришёл в себя, Леон размотал верёвку, стащил её с шеи собаки и подтолкнул ту в сторону. Несчастная дворняга, шатаясь и вывалив язык, побрела прочь, Леон же повернулся как раз вовремя, чтобы встретить злобный взгляд поднимавшегося Симона.
– Шёл бы ты отсюда, – он ругнулся и сплюнул на землю, но нападать не спешил. С виду Леон не представлял особой опасности – худенький невысокий мальчик с вечно лохматыми светлыми волосами и хмурым лицом. Но сейчас, когда его губы были плотно сжаты, кулаки стиснуты, а голубые глаза испускали молнии, можно было, пожалуй, поверить в то, что этот волчонок способен перегрызть глотку здоровому кабану Симону.
Леон не стал дожидаться, пока на него кинется кто-то из подручных Симона или пока тот не отпустит очередную шутку про бастарда. Он бросился первым, с размаху ударил кулаком по ненавистной роже – сейчас, когда у него перед глазами всё ещё стояла морда собаки с вываленным языком, он ненавидел Симона больше всех на свете. Тот попытался двинуть в ответ, промахнулся, навалился всей массой, а дальше уже не было ничего, кроме громкого пыхтения, пинков, толчков и отчаянной работы кулаками. Остальные мальчишки столпились вокруг них, подбадривая участников схватки громкими криками. Симон повалил противника наземь и схватил за шею, пытаясь задушить, как он незадолго до этого делал с собакой, но Леон пнул его между ног, и хватка ослабла. Пока Леон, хватая ртом воздух, приходил в себя, крики из торжествующих внезапно стали испуганными, потом вовсе стихли, и чья-то рука с холодными железными пальцами схватила Леона за шиворот.
– Будьте любезны объяснить, что здесь происходит! – прозвучал в вышине ледяной голос отца Рене.
– Он... Он набросился на меня, как дикий зверь! – поспешил оправдаться Симон, видимо, надеясь, что ему смягчат наказание. Под глазом у него красовался синяк, нос был разбит, к тому же он держался за пах, бросая в сторону противника мрачные взгляды.