– Ах ты, ублюдок! – с этими словами отец Рене изо всех сил ударил его по лицу, и Леон упал. Упал очень удачно, приложившись головой об угол скамьи, и в гаснущем сознании его пронеслась мысль: «Ну вот, я снова увижусь с мамой... А отца Рене, наверное, посадят в тюрьму...». Мысль была короткая, но полная злорадства: наконец-то священник показал своё истинное лицо, скрытое за маской доброты и участия!
Но с матерью Леону было видеться рано. Как и отцу Рене на роду не было написано оказаться в тюрьме. Он, скорее всего, засёк бы мальчишку до полусмерти, если бы Леон не потерял сознание. Отец Рене испугался, что совершил страшный грех, стал звать на помощь, и в итоге за укус Леон не понёс вообще никакого наказания. Он долго приходил в себя после обморока, потом долго и тяжело болел, но даже во время болезни его не покидало чувство мстительного удовлетворения. В приюте с тех пор его стали считать едва ли не одержимым и бояться ещё больше, Симон вообще обходил стороной, а отец Рене стал игнорировать сам факт существования Леона. Впрочем, тот и сам не лез на рожон, и оставшиеся годы в приюте прошли относительно спокойно.
С тех пор прошло больше десяти лет. Леон, ныне лейтенант королевских гвардейцев, заехал в приют, место, где провёл едва ли не половину своей жизни, и навёл справки об отце Рене. Выяснилось, что тот всё ещё служит делу добра, вбивая в молодые головы знания, но в настоящее время его в приюте нет, он уехал в связи с какими-то неотложными делами. Узнав адрес священника, Леон немедленно отправился к нему.
Отец Рене обитал на тихой улочке, где балконы домов были сплошь увиты зеленью, а в воздухе витали ароматы свежей выпечки, корицы и цветов. На стук в дверь открыл сам отец Рене и замер, разглядывая нежданного гостя. Леон с облегчением увидел, что бывший наставник почти не изменился за прошедшие годы, лишь на лице появилось больше морщин, в волосах сильнее заблестела седина, а под глазами набрякли мешки. Тем не менее, отец Рене выглядел мужчиной средних лет, а не дряхлым стариком, и Леона это обрадовало.
– Простите, сударь, я вас знаю? – священник, как всегда, был неизменно вежлив.
– Я был одним из воспитанников в вашем приюте, – без улыбки сообщил Леон. – Леон Лебренн, если помните.
– Ах, Леон... – улыбка исчезла с лица хозяина. – Помню вас хорошо, хотя предпочёл бы забыть. Это ведь вы тогда вцепились мне зубами в шею?
– Я, – подтвердил Леон. Ему вдруг показалось, что послеполуденное солнце куда-то скрылось, а в комнате, куда провёл его священник, стало холоднее, и тени выползли из своих углов. Некстати вспомнилось, что сейчас тоже апрель, и тоже дело к вечеру...
– Вы ужасно много хлопот доставили мне, юноша! – продолжил отец Рене своим обычным менторским тоном. – Учились вы хорошо, а вот эти ваши постоянные стычки... И при этом полное нежелание раскаяться и признать свой грех! Помнится, вас прозвали Волчонком – неудивительно, с таким-то нравом. Любопытно, кем же вы стали в итоге?
– Лейтенантом королевских гвардейцев. Имею честь находиться под покровительством самого Кольбера, – следовало упомянуть имя ненавистного министра финансов хотя бы для того, чтобы увидеть тень страха, мелькнувшую на лице священника. Впрочем, тот быстро справился с собой и продолжил спокойным тоном:
– Что же привело вас ко мне, юноша?
– Хотел поблагодарить вас, – Леон вскинул голову и увидел, как помертвел отец Рене. Он понял, всё понял, недаром был умён и умел с иезуитской хитростью влезть в душу любому из воспитанников – но понял слишком поздно.
– Вы преподали мне очень ценный урок, – ровным голосом продолжал Леон, не отводя своих льдисто-голубых глаз от выцветших глаз священника. – Выколачивая из нас глупость и любовь к приключениям, вы на самом деле выколачивали из нас всё хорошее. Насилие не исцеляет, господин Рене, и даже если после него обнять ребёнка и назвать сыном, насилие остаётся насилием, и того, над кем оно совершено, оно превращает в чудовище. Мне не раз случалось давать тумаков своим гвардейцам или каким-нибудь пьяницам в кабаке, и не сказать, что я этому рад, но я хотя бы не бью беззащитных детей! И не наделяю их потом своей «милостью»!
– Вы ничего не понимаете! – вскинулся отец Рене, и тут кулак Леона пришёлся ему прямо в зубы. Нигде поблизости не было розог, но Леону они и не требовались – ему было всё равно, как вымещать свой гнев. Отец Рене, слава Богу, оказался не стариком – Леон не знал, сможет ли поднять руку на старика. Нет, он даже пытался сопротивляться, и в пылу борьбы с его уст слетали вовсе не благочестивые молитвы. Но в Леоне уже проснулся дикий зверь, волк, старательно выкормленный отцом Рене и ему подобными, и волк этот жаждал крови. Снова, как и тогда в детстве, глаза заволокла алая пелена, и Леон набросился на отца Рене с нескрываемой, бьющей через край и ничем не сдерживаемой яростью.