И вот, впервые я сознательно иду на свидание. Несмотря на то, что сама же себе сказала «из этого ничего не выйдет», несмотря на то что понимаю – браком это не закончится. Почему же я иду? На что надеюсь? Покорить Набиля настолько, что он примет православие? Или переедет сюда? Впрочем, у него же какие-то дела в Париже и без этого есть, значит, он мог бы какую-то часть времени проводить во Франции… Боже, неужели я всё-таки начинаю строить серьёзные планы? Но почему я не должна? Если таково моё требование, согласованное с моим воспитанием, что любовь – это про брак, один и на всю жизнь, а не про кратковременные случки с каждым встречным. Почему же тогда я должна смириться с чужим взглядом на эти вещи и сказать: «Ах, Лена, вы должны просто общаться, не рассчитывай на многое и оставь свои устаревшие целомудренные законы поведения!». Нет, я останусь при своём, и если его не устроит то, чего я хочу – он может больше не приезжать.

Даже если бы захотела, я бы не смогла его не заметить. Когда вышла из Лувра, то увидела Набиля, стоявшего у всё той же чёрной машины, но – на этот раз – с букетом алых роз в руках. Понимая, что придётся взять их в свои, я почувствовала себя одной из тех фальшивых инстадив с бровями шириной в палец и губами-сардельками, которые хвалятся подобными букетами от своих «папиков», выдаваемых за женихов и любовь всей жизни. А букет и впрямь был огромным.

- Mon dieu![1] – подошла я к нему. – Сколько их тут? Сотня?

- Всего лишь пятьдесят одна.

- Не стоило.

- Пустяк.

- Кому как… - интонация у меня вышла такая, что это не он уязвил меня относительной бедностью, а я поддела его понтёрством и показушничеством. Набиль открыл заднюю дверцу и положил туда цветы, поняв, что я не оценила до писка этот амурный жест:

- Если тебе не нравятся…

Когда это мы перешли на «ты»? Но я не стала делать замечания.

- Нет, я люблю цветы. Не люблю только, когда они становятся средством достижения цели.

- Твой острый ум и деловой подход так… не сходятся с твоей юностью! – просиял он, подобрав устроившие его слова. Как будто бы он подразумевал что-то другое.

- А, так я ввела тебя в заблуждение? Выглядела наивнее, чем есть? Всё ещё можно отменить… - развернулась я и сделала вид, что ухожу.

- Нет, Элен! – он поймал меня за запястье, но отпустил, как только я остановилась. Засмеялся. – Напротив, я приятно удивлён, что ты столь… рассудительна?

- Я, кстати, не так уж юна. Мне двадцать семь.

- Шутишь? Я думал, что тебе лет двадцать, ещё удивился, что Сотбис принял у себя студентку…

- Льстишь?

- Нет, правда, ты не выглядишь на свой возраст. Совсем.

- Значит, ты рассчитывал на двадцатилетнюю? – прищурилась я, опять вызвав у него улыбку. От неё по мне бежали мурашки. Было что-то в этой уверенной мужественности от жеребца, застоявшегося в стойле, когда лучше не выпускать его оттуда, если не умеешь укрощать.

- Мне всё равно, что написано в твоём паспорте. Я об этом не думал, просто поделился впечатлением.

- А сколько тебе лет?

- Тридцать пять, - он кивнул на машину, - может, продолжим беседу за ужином? Что тут стоять.