Замок входной двери был с корнем вырван, деревянные доски пола на крыльце превратились в какое-то решето, словно кто-то решил попрактиковаться в управлении с огнестрельным оружием. Только потом мама с дядей узнали, что это был своеобразный пароль. Чтобы войти в итак распахнутую настежь дверь, гость должен бил три раза пальнуть с пушки в пол. Пол в самом доме был ободран и изляпан во всякую дрянь. Некогда красивый линолеум превратился в голое дерево, от которого веяло холодом и мраком. Первое помещение, кухня, на эту самую кухню даже близко не смахивало. Вместо плиты в центре комнаты был пробит пол, а в этом отверстии находился сооруженный вручную очаг, над которым расположилась толстая проволока. Видимо, именно здесь они и готовили. Раковина здесь отсутствовала напрочь, и никаких аналогов этого объекта мама с дядюшкой в комнате не обнаружили. Единственным, что выделялось в этой убогой комнате, был расстеленный в углу ковер, на одной стороне которого расположилось с десяток полных бутылок с водкой, а на второй – раза в два больше пустых. При этом между ними вполне могло поместиться несколько человек.
В глубине души понимая, что в остальных комнатах лучше, скорее всего, не будет, брат с сестрой тихонько прошмыгнули в коридор. Та же картина. Ободранные пол и стены, выкрученные лампочки, еле держащиеся на петельках двери. Одна такая дверь вела в детскую, что у ребят была общей. И вид этой маленькой спаленки, ее устройство могли повергнуть в шок гражданина любого чина, мировоззрения и характера. Не стану повторяться о состоянии пола и стен, лучше опишу интерьер, да-да, он здесь был. Кровать была двуярусной, причем несколько ступенек, ведущих на верхнюю койку, были отломаны. Сами спальные места не были оснащены даже перинами и подушками. Дети спали на голых железках, ничем не укрываясь.
Не было даже шкафа с одеждой. Это пугало и бросало в дрожь. Меня всегда было трудно показать свои переживания за другого человека, но каждый раз, когда я жаловалась маме на то, что мне нечего надеть (хотя все мои вещи даже в один шкаф не помещались и были разбросаны по нескольким квартирам), она говорила, что мать Светы и Степы продавала даже зимнюю одежду своих чад, что им покупали всей деревней. Это действительно страшно, когда ты смотришь на свою шубу и множество курток, а потом представляешь пустой шкаф и сорокаградусные сибирские морозы.
По словам мамы, детей несколько раз забирали службы опеки, но они раз за разом возвращались к матери. Мне, знавшей всегда лишь холодный расчет, были непонятны их действия. Как можно возвращаться к человеку, которому на них глубоко плевать? Им было бы куда выгоднее остаться в детдоме, где у них была бы хоть та же зимняя одежда.
Вот только они понимали, что без них она, скорее всего, просто пропадет. Пусть ей и не было дела до собственных чад, но они все равно любили свою маму. Любили до такой степени, что были готовы ходить в тонких кофтах зимой. В сравнении с ними, я просто бесчувственная девчонка, не видевшая жизни.
К слову, эти дети выросли порядочными людьми и до сих пор держат на плаву своих родственников, не давая старшему брату украсть из магазина очередную куртку в подарок жене, а матери вновь уйти в запой.
***
Раз за разом слушая истории матери, я представляло их все частью какой-то параллельной реальности, ведь ни разу не видела чего-то настолько страшного. Попрошайки без ног или руки не в счёт, как и люди которым собака откусила кисть руки. Для меня и их рассказы были чем-то нереальным, вымышленным, ведь сама я жила в маленьком золотом мирке, где не знала боли и страданий. Да, были истерики и капризы, выходки самого разного рода, за которые на меня и мать и отец смотрели с особой строгостью. Но это не отменяло того, что я всегда была уверена, да что уж скрывать, я и сейчас уверена, что со мной ничего такого никогда не произойдет.
Всегда все беды обходили меня стороной, вспомнить хоть мой тринадцатый день рождения, когда я, повинуясь странному, мне самой непонятному мотиву, решила элегантно спрыгнуть со столбика вниз, на деревянную платформу перед широкой трубой. Это было на своеобразной полосе препятствий, и я в тот раз лишь чудом не сломала себе спину. Или же то, что я кое-как избежала участи инвалида еще в младенчестве. Мама с ума сходила, бегая со мной по врачам, чтобы ее ребенок не провел всю жизнь в инвалидном кресле с ДЦП.
Из-за этого я не видела в жизни ничего страшнее отобранного за плохие оценки телефона и разочарованного лица папы, когда он, придя уставшим с работы, выслушивал за мои буйные показы жуткого, избалованного характера. Даже когда я присмирела, перейдя в другую школу, проблем со мной меньше не стало.