— Дезертирство.

— Во! Командир кулаком машет: чай белым повез! Тогда я на ходу соскочил. Весь полк чай пил, а я не успел… — Дядя Шовкат ласково посмотрел на бригадира, поднял руку, будто в ней держал стакан. — Фархад, дорогой, разве ты не слыхал, что мне сказал твой дед, почтенный Искандар?

Старая Гульфия была впервые в новом доме Искандара. Теперь у всех родичей новые дома — в Курбаново, в Сураково, на отделении номер восемь. А лет десять назад жили вместе — в ветхой деревеньке у заболоченного озерца. Название деревеньки было звучное и родное — Муртазино. Предложил тогда директор совхоза переселиться всем на отделение номер восемь. Выгода была явная: переселенцев ожидали двухквартирные дома, там была новая школа, в клубе каждый день показывали кино, до работы — рукой подать. Но расползлись муртазинцы по старым окрестным деревням и лишь немногие поселились на восьмом отделении. Прах и тлен остались от покинутой деревеньки, а уже через год то место буйно поросло бурьяном. Только торчащим на пригорке камням деревенского кладбища не грозило скоротечное время.

Поэтому Гульфия, пользуясь редкой оказией посетить свою многочисленную родню, всегда оказывалась в новом доме.

Искандар гордился своим жилищем. На то были веские причины. Но гостья довольно равнодушно осмотрела опрятную и светлую комнату снох и ту, в которой летом, приезжая в отпуск, жили летчик с Фатимой — видно, и старуха перестала многому удивляться. Но Искандар был Искандаром. Открыв дверь в следующую комнату, важно сказал:

— Мой кабинет.

И это было ново для Гульфии.

Многое она могла понять и оценить здесь — и солдатскую койку хозяина, рядом с которой на больничной тумбочке стояла всем известная гармонь, и многочисленные похвальные грамоты на стенах, достоинство которых можно было угадать еще и по качеству рамок, и скромное седло в углу — уже совсем не простое по той причине, что когда-то носило на себе молодого чапаевца, лихого и горячего Искандарку, и большую, в красных узорах, кошму на полу, и две полочки на стене, одну — с книгами, другую — с травами, запах от которых, не лишенный приятности, наполнял комнату, и, наконец, праздничную одежду на вешалке, которую венчала роскошная ярко-зеленая шляпа — все это могла понять и оценить старая Гульфия, учитывая несомненные достоинства Искандара.

Но огромный письменный стол с тяжелым письменным прибором и телефоном привел ее в недоумение.

— У тебя в доме контора, Искандар?

Плохо скрывая досаду, хозяин повторил:

— Кабинет, уважаемая Гульфия.

Гостья подумала, и на ее лице появилось сердитое упрямство.

— Ты выдумщик. Ты хочешь показать людям, которые идут к тебе с нуждой, что тоже научился пачкать бумагу. Ничто так людям не прибавляет забот, как бумага. Я это знаю! Ты хочешь показать людям, что на твоем столе нет места самовару!

— Ошибаешься, почтенная Гульфия, — мягко возразил Искандар. — Если, вместо чаю, я даю настой из тысячелистника, то только потому, что тысячелистник выгоняет хворь. Еще ни один не сказал, что от тысячелистника ему стало хуже. Но сам я об этом знаю лучше других.

Гостья позволила себе усомниться в универсальности этого средства.

— Настой от корней смородины всегда помогает.

— Только тысячелистник, — убежденно сказал Искандар.

После обильного угощения Гульфия, строго наказав правнуку из города не уезжать без нее, решила отдохнуть.

Хозяин вышел на крыльцо, присел на ступеньку. Поблизости курили мужчины. Тогда он вспомнил обещанный разговор и велел инженеру присесть рядом.

— Про тебя слышал… Из доброй стали у меня был клинок. Теперь, говорят, сталь лучше.

— Лучше.

— И твоя — лучше?

— И моя.

— Много стал знать человек… — Пресыщен ли был обыденным разговором, испытать ли в чем хотел нового человека — удивил неожиданным вопросом: — Правда ли: видим звезду в небе, а ее уже давно нет?

— Правда, — не сразу ответил горожанин. Он не был уверен, что понял вопрос старика.

— Я сам знаю это. До Колумба человек не видел Америки. Была Америка?

— Была.

— А тот человек так и не узнал. Умер. Не было Америки!

Искандар лукаво усмехнулся. Инженер упрямо повторил:

— Была. Не о чем спорить.

Задумчиво отозвался Рустам:

— И дед по-своему прав.

— И всегда так будет! — Старик показал на нежно проступавший в синеве бледный диск луны. — Может, там пасутся табуны лошадей, а для меня их уже никогда не будет… Рустам понимает, но он бездельник.