Там, впереди, в смутных силуэтах будущего, еще не до конца определенного, проступали тени, о которых не хотелось думать.

Человек, который следил за порядком в городских стенах, спать сегодня почти не будет. Он веселился — по-своему, как человек, привыкший к бремени ответственности за других. Он хороший человек, очень хороший, он умеет радоваться чужой радости, как своей, и Хёльде было жаль его — самую малость. Если бы она вдруг оказалась рядом с ним сейчас, она бы извинилась — заранее, но они были далеко, на разных концах города.

Темнота привела Хёльду к деревянным ступеням, к лестнице большой таверны. На перилах висели венки, перевитые лентами. Внутри было тепло и громко, очень людно, и кто-то, кто был нужен Хёльде, был сейчас там.

Хёльда нырнула в тепло и спряталась, позволяя темноте укрыть ее от чужих взглядов, сделать незаметной до тех пор, пока ей не нужно будет, чтобы кто-то ее заметил. Здесь, в этом месте, пришлось открыться и позволить себе слышать и видеть все, что происходило. Мир обрушился на Хёльду лавиной, жестокой и яростной, так бывает, если выйти в яркий, солнечный день из темноты. Пришлось ждать, пока темнота вернется на свое место и позволит Хёльде увидеть главное. Начать искать. Вытаскивать из потока чужих историй отдельные течения.

Серебристую радость младшей дочки человека, владевшего мельницей: на ее голове сегодня был венок, почти корона Зимы, знак, что она здесь, сейчас — самая красивая девушка. Веселую усталость музыкантов. Чье-то желание хвастаться, нарваться на драку, еще не созревшее для действия, но уже четкое, как след на снегу. Чью-то печаль, скрытую за колкостью. Присмотревшись, Хёльда могла бы узнать причину каждой печали, каждой вспышки злости или радости, рассмотреть, из чего оно выросло, что скрывалось в памяти любого, кто оказался достаточно близко, чтобы она могла в него посмотреть.

Но она пришла не за тем.

Впрочем, каждый, кто может смотреть и видеть, однажды видел такое, после чего переставал быть слишком любопытным. Хёльде нужен был кое-кто особенный.

Кто-то, чей путь сюда было сложно отследить, потому что след терялся где-то в пустоте.

Кто-то, кто был похож на выдернутое с корнем растение.

Кто-то, чья река жизни текла из ниоткуда, с другой стороны, осколок, камешек, попавший в жернова.

Чужак.

Хёльда перекинула через плечо косу, в которую в честь праздника были вплетены разноцветные ленточки и мелкие стеклянные бусинки, искрящиеся в свете огня, и посмотрела в угол, где кто-то прятался — то ли от толпы, то ли от самого себя.

Если бы темнота, которая смотрела на мир через глаза Хёльды, умела кивать, она бы кивнула.

***

К середине вечера мне начало нравиться всё. Ну, почти.

Мне нравился эль — чуть горьковатый, отдающий пряностями. Я пила его из глиняных стаканов, уютно устроившись на лавке в углу рядом со своими спутниками. Мне нравились имбирные пряники, которыми здесь угощали. Пряники были несладкие и с элем сочетались отлично. Мне нравились запахи еды, хвои и дыма, мне нравилась музыка и музыканты, все в красном и зеленом, в одинаковых шляпах с чуть загнутыми полями. Мне нравилось смотреть на танцующих, хотя я не рисковала присоединяться к ним.

Согревшись и избавившись от волнения, с которым я ждала этой вылазки, я скрестила руки на столе и положила на них подбородок, наблюдая за людьми вокруг.

Потом Ренар принес еще эля и яблоко — красное. Это мне тоже нравилось.

Кондор сидел справа от меня, хмурый и недовольный всем вокруг.

Он почти не пил, только поднял пару раз стакан — для вида, когда один из музыкантов, тот единственный, чья шляпа была украшена серебряной брошью с затейливым вензелем, предложил всем выпить за что-нибудь очень важное и хорошее.

За здоровье короля, например.

Поди не выпей за такое.

Еще в замке мы договорились, что каждый играет свою роль. Кондор — странствующего колдуна, я — его помощницы, а Ренара и так здесь знали и его знакомству с каким-нибудь странствующим волшебником не удивились бы. Мне было страшновато до холодного комка в животе, но потом я пригрелась — и страх исчез.