Моргана закончила говорить и с резким выдохом рухнула на поваленный ствол. Запустила пальцы в волосы, сжала губы в тонкую линию и, уставившись в пространство, заговорила:
— Ты понимаешь, Фирг, что это значит?

Воин тяжело опустился рядом с женщиной.
Столько времени впустую. Они прятались, шпионили в деревнях и городах, выискивали, планировали…
— Что еще одна битва проиграна. Мы несколько месяцев безрезультатно ищем Слизерина, поскольку, ты уверена, только он сможет пробудить память Артура. До сегодняшнего утра у нас хотя бы было готово зелье, собственноручно созданное им. Теперь его нет. Его состав знает лишь сам зельевар. Но и его нет.

Моргана с непривычной для нее мягкостью, граничащей с сожалением, посмотрела на воина и очень тяжело вздохнула.
— Атхен.
— Что? — Фирг с непониманием повернулся к Ле Фэй.
Лестранж же прекрасно понял, о чем говорит провидица. Он неловко пожал плечами и осторожно заговорил:
— Мерлин сломил её. Он узнал о ночном визите женщины к Слизерину. Возможно, искал тебя, Моргана, все эти месяцы, возможно, что-то просчитывал для себя. Неважно. Беда в другом. Если Атхен рассказала о Моргане — пусть даже и не зная её…
— Она рассказала и о Слизерине, — глубокое контральто ведуньи на этот раз прозвучало глухо.
Фирг хотел закричать, что друзья неправы, но слова застряли в горле: да, Атхен, его Атхен не могла так поступить. Но как много осталось от той самой Атхен после стольких месяцев тесных «бесед» с Мерлином? С тем, кто не погнушался чернокнижия для выведения колдовских змей — чумы собственной страны? Кто жертвовал целыми отрядами, превращая их в корм призванным из самой преисподней тварям только ради того, чтобы поймать бежавшего предводителя змееловов?

Холодный октябрьский ветер, резво плескавший солеными слезами моря в лицо еще сегодня утром, сейчас несколько смягчился. Была ли тому причиной бескрайняя вересковая пустошь, сладко нашептывавшая ветру свою колыбельную, пришедшая сюда колдунья не знала. В горле стояла горечь – не то от сильного запаха вереска, не то от навеваемых им воспоминаний, не то от все ближе подступавшего отчаяния.
С самого лета девушке удавалось водить Мерлина за нос. Все многочисленные «беседы» – на поверку оказавшимися паршиво завуалированными допросами – остались за ней, все бесконечные рейды по острову в попытках изловить Слизерина девушка также удачно запутывала и направляла по ложным следам, несмотря на интриги, ужимки и точно взвешенные угрозы старика. За себя ведьма не боялась, но она владела информацией, которая ни при каких обстоятельствах не должна была достигнуть ведома Мерлина, и которую тот так отчаянно жаждал и так упорно вытрясал из нее.
Но девушка не поддалась. Не выдала, не раскрыла, не предала. Каждая «беседа» после накачивания веритасерумом была для молодой колдуньи сродни прогулке по коварным топям. Зелье не давало ей возможности солгать, но и не лишало шанса выдать правду в неоднозначной трактовке – за прошедшие месяцы девушка поднаторела в ораторском умении.
Всегда недолюбливавшая ее Матрона, наслушавшись откровений юной ведьмы, вдруг стала той величиной при Мерлине, которая не только свято верила, но и громогласно декламировала невиновность девушки, пережитое ею горе, пройденный ею ад и прочую высокопарную ересь. Однако же за это колдунья была благодарна дородной настоятельнице врачевательниц – ее пламенные убеждения ослабили недоверие Мерлина.

Ослабили, но не искоренили. Наверное, отчасти в этом виновата была и сама девушка. Она не была узницей - официально - и могла ходить по казармам, посещать корпус целительниц, но выходить за пределы магических дворов и, тем более, покидать город Мерлин более чем однозначно не советовал.
А она ослушалась и сбежала. Как и много раз до этого она бежала на поросшие вереском пустыри. В голове, помимо грустных, болезненно-острых воспоминаний о последнем вечере в компании ее наставника, билась простая мысль – уж если они и смогут найти друг друга, то лишь в том месте, что будет так похоже на магию ее учителя. Где нет никаких границ. И она искала такие места, раз за разом открывая для себя новые пустоши острова. Она знала, что он жив – на вторую неделю после того, как ведьма пришла в себя от удручающих событий ужасной майской ночи, в разгар «бесед» Мерлина, девушке доставили совиной почтой небольшой сверток. Дежурная сиделка – очередная подопечная Матроны – сообщила, что Мерлин проверил уже посылку на предмет артефактов и проклятий, и что она чиста. Когда девушка спросила, кто прислал ей сверток, сиделка сочувствующе покачала головой и ласково, будто маленькому глупому ребенку, улыбнулась: «От твоей матери, конечно же, Атхен». Удивленная, девушка распаковала посылку, и на руки ей упала мантия. Изящного кроя мантия теплого песчаного оттенка из невесомой, струящейся между пальцами ткани.