- Что ты делаешь?
- Готовлюсь к тренировке, сэр.
- Зачем ты снимаешь плащ?
- Мне жаль мантию. Она очень красивая. Правда, непрактичная.
- Непрактичная? Ты должна уметь сражаться в мантии. Она скрывает твою одежду, твое оружие, твою защиту. Кто может сказать, что на мне под моим плащом – рубаха или кольчуга гоблинской работы? Ты непозволительно неосмотрительна и беспечна, Атхен. Это может стоить тебе непомерно дорого. Если я презираю магловские виды оружия и использую против тебя исключительно магию, это не значит, что и другие твои враги будут столь благородны!
Молодая колдунья двумя руками схватила предмет одежды и, зажмурив глаза и сдерживая тем самым подступившие слезы, глубоко вдохнула исходящий от мантии аромат: майской осоки, белого остролиста, клюквы и – самый стойкий, горчащий на кончике языка – вереска. Сиделка ласково погладила непослушные кудри пациентки и вышла из кельи, а девушка беззвучно рыдала в песчано-желтую ткань.
Выпавший клочок пергамента из складок мантии она заметила только тогда, когда усмирила слёзы. Почерк на нем был явно изменен, но ведьма все равно была уверенна, что знает, как он выглядел до накладывания чар: узкий, стремительно ложащийся на пергамент, с длинными ножками рун и архаических букв был хорошо ей знаком из огромного старого манускрипта. Того самого, что открыл ей многие, слишком многие тайны среди болот Шотландии.
«Мое милое дитя, надеюсь, ты восстанавливаешься от того ада, в который попала волею судьбы. Верю, ты помнишь мои уроки, хранишь в сердце мои наставления не забываешь о том, чему мне выпало тебя научить. Пусть эта мантия хранит твое тело и душу в тепле и покое. Пусть она даст тебе силы сражаться с суровым миром и твоими врагами. Однажды я снова встречусь с тобой, мое милое дитя. Береги себя, Атхен».
Однажды он снова встретится с ней… колдунья сильнее сжала ткань в руках и неожиданно нащупала нечто твердое в ее складках.
Палочка!
Черная, гладкая палочка!
Её палочка!
Но достать оружие из предмета одежды девушка не смогла, пока не надела мантию. Кажется, молодая ведьма поняла - если уж обладатель оружия не мог просто так достать его, то просто спрятанную в потайной карман мантии палочку не видит ни один маг, не фиксирует ни один артефакт. Для всего мира она будто растворяется в складках плаща.
Колдунье отчаянно хотелось воспользоваться ее оружием, но она боялась. Боялась тем самым выдать своего учителя. Навредить ему. Она довольно быстро установила – за ней следили постоянно. Везде, кроме, пожалуй, её личных комнат. Девушка не показывала, что знает о надзоре, но и покладистей или послушнее для Мерлина не становилась, и это его жутко раздражало.
Она вдохнула горький аромат вереска, будто очнулась от воспоминаний. Вокруг, сколько хватало глаз, не было никого, но она знала, кожей чувствовала – она, как всегда, не одна. Само собой, старый интриган следил за так и не покорившейся ему жертвой «проклятого Слизерина и его гадов». Возможно даже, что следил лично. Плевать. Колдунья прекрасно знала, что старик ей не верит, что именно поэтому не доверяет ей никаких заданий, не посылает ее куда-либо. Знала ведьма и то, что за эту вылазку – еще бы, она покинула казармы еще вчера утром! – её ожидает очередная суровая выволочка от Матроны и её воспитанниц (в слежке все средства хороши, и Мерлин приставил этих дур к ней, наплетя о тяжелом эмоциональном состоянии колдуньи) и, что гораздо хуже, очередная беседа-допрос старика. Иногда его желание поймать Слизерина отдавало одержимостью. Такой же, с какой сама девушка сбегала из-под надзора врачевательниц на вересковые пустоши Англии.
Матрона после каждой такой ее прогулки сокрушалась о «травме сознания», «тоске искалеченного разума» и «тайной жажде мести», заставляя молодую ведьму только мысленно возводить глаза к потолку. Однако подобные причитания были юной колдунье только на руку – они помогали лишний раз убедить Мерлина в том, как же несчастна и изувечена бедная бывшая змееловка Атхен Д’Ор.
На самом же деле, она раз за разом искала поросшие вереском поля всего лишь для того, чтобы вдохнуть такой знакомый аромат. Аромат, который только-только начал выветриваться из жилища её наставника и спасителя накануне их прощания. И в те дни, когда ветер был ласковым и тихим, а шепот вереска – успокаивающим и нежным, ведьма закрывала глаза и почти верила, что мрачный суровый колдун рядом. Что это он издает шорохи в зарослях вереска, собирая свежие ингредиенты или подбрасывая очередной зачарованный перстень нюхлерам.
Но сегодняшний ветер был слишком резким для таких вот сознательных иллюзий. Слишком порывистым. Слишком тревожным. И оттого тревожнее становилось на душе бывшей змееловки. Рассеянно водя кончиками пальцев по макушкам вересковых зарослей, девушка пыталась понять, что же так насторожило её сегодня. В неприветливом сером небе спешно проплывали тучи, погоняемые ветром, как кроткие овечки погоняемы заправским пастухом. Ведьма вслушивалась в звуки природы вокруг, но ничего подозрительного ее ухо не смогло уловить. Видимых причин для тревоги не было, однако же беспокойство только росло. Палочки в руках у змееловки не было с далекой майской ночи, когда она пожелала удачи своему наставнику перед его бегством. И хоть она и владела чистой магией благодаря неразговорчивому зельевару с шотландских болот, прибегать к ней ведьма не собиралась. Во-первых, не стоило демонстрировать такие навыки соглядатаям Мерлина, а во-вторых…
А во-вторых, Атхен не могла с уверенностью сказать, что ее жизнь стоит того, чтобы за нее бороться. Работа ее наставника пошла прахом, Финнгриф объявлен преступником и разыскивается людьми Мерлина, змееловы превратились в элитную стаю шавок «величайшего мага Англии», она, по сути, являлась не то диковинным экспонатом, не то особой узницей сумасбродного старика-параноика…
Об этом ли мечтают сильнее молодые маги?
Бывшая змееловка напряглась, отпуская свои воспоминания и откладывая горькие размышления на потом.
Что-то на пустоши изменилось.
Кто-то еще появился среди вереска. Кто-то, чья поступь была неслышной, скорее ощутимой неизвестными раньше органами осязания, но такой знакомой. Ведьма резко, до хруста в спине, обернулась. С той стороны поля к ней приближался высокий худой человек в черно-зеленом плаще и исчерна-фиолетовых перчатках.