Глава 3. Ожоги и поджоги
Когда ведьма проснулась, то увидела, что сиделка уснула в ногах ее кровати. Глаза жгло от слез, лицо ощутимо припухло, руки дрожали – то ли ото сна, то ли от пережитого потрясения. Рухнув без сил обратно в кровать, бывшая змееловка уставилась в небольшое окно своей кельи. Глубокое чернильное небо осени было щедро посеребрено звездами, и эти холодные, далекие, бело-серые светила излучали покой, уверенность, вечность.
Но тот, чьи глаза однажды напомнили молодой ведьме ночные светила, не мог видеть сейчас звездное небо. Где-то внизу, на много-много таких вот каменных мешков ниже, находился ее наставник и, возможно, сидел и так же бездумно смотрел, только не в окно – окон в подземных кельях темницы и в помине не было – а в стену. Сырую, холодную, покрытую мхом и плесенью стену.
Стихии! Зачем, зачем он так себя подставил?! Зачем он так собой рискнул?! Как с ним поговорить?! Как вытащить его теперь отсюда?! Но прежде всего нужно придумать какой-то способ сделать возможным сам факт беседы без надсмотрщиков и подслушивающих Мерлиновых ищеек.
Девушка тяжело вздохнула и рассеянно запустила пятерню в кудри. Она была почти уверена, что Мерлин вовсе не даст поговорить ей с наставником, не то, что наедине – при старике. Значит, нужно придумать достойную причину для «великого мага». Вдруг колдунья вспомнила, как перед последней «беседой» с Мерлином она услышала в сознании голос зельевара. Это не было воспоминанием или же галлюцинацией – по крайней мере, ей хотелось в это верить. Это был его голос. Привычное полунасмешливое замечание. А что, если и бывшая змееловка попытается так же мысленно обратиться к колдуну?
До рассвета Атхен мысленно взывала, спрашивала, умоляла ответить своего учителя, но все без толку. Раздосадованная, оставшаяся с разбитой надеждой, девушка снова провалилась в тревожный сон.
***
Мужчина не имел возможности увидеть, что происходит вне стен его крохотной ледяной кельи, но внутреннее чувство времени подсказывало: над Англией простерлась ночь. Он сидел в тюремной камере, привалившись спиной к стене, так, будто это не келья вовсе, а его излюбленное дерево на зачарованной поляне неподалеку от родного дома посреди Раннох-Мур: согнутые в коленях ноги опирались ступнями на согретый магией пол, руки были расслаблены, запястья покоились на коленях, голова – как и всегда, когда мужчина погружался в раздумья – несколько опущена, и черные, как смоль, волосы обрамляли бледное худое лицо. Иногда змееусту казалось, что он поступил нечестно по отношению к Моргане и своему старому доброму другу, предпочтя немедленному его пробуждению спасение Атхен. Но ни разу зельевар не пожалел о принятом решении. Он не мог позволить взрывной провидице и необузданному в своей решительности другу начать открытое противостояние Мерлину, пока девушка в когтистых лапах старика. Он слишком часто вырывал змееловку из холодных цепких объятий Смерти, он слишком много вложил в её голову и открыл её глазам, он слишком… слишком привязался.
Старый мудрый Страж был прав. И тогда, в хижине, когда наблюдал за их уроками и беседами, и тогда, когда не желал отпускать хозяина в очередной раз на поиски девчонки. Колдун задумчиво повращал запястьями. С той ночи, когда ему пришлось бежать из собственного дома и оставить там на произвол Мерлина его ученицу, запястья жгло теплом. Это не были магические ожоги или же раны от огня под его котлами. Это не было результатом шального проклятия или итогом его побега. Нет. Больше всего настойчивое тепло, браслетами овившее кисти рук зельевара, напоминало нежную, ласковую мягкость. Мягкость тонких пальцев рано поседевшей девчонки, впервые в ту ночь коснувшейся незащищенной кожи колдуна. И невидимые браслеты, что еженощно, ежечасно жгли его запястья, точно повторяли рисунок пальчиков змееловки, в отчаянии обвивших руки змееуста и растопивших – раз и навсегда – лед его змеиной крови.
Шум отворяемой двери наверху спугнул образ Атхен из воспоминаний. Змееуст весь обратился в слух. К его келье легко, почти танцуя, приблизилась чья-то легкая фигура. Медленно, будто осторожничая, кто-то открыл дверь, и хорошо знакомый колдуну шепот позвал его из коридора:
- Скорее, пойдем, Слизерин! Пойдем, пока никто не хватился ключей!
В неверной пляске тонкого факела, пугливо озираясь по сторонам, стояла хорошо знакомая мужчине девушка. Большие карие глаза заплаканы, каштановая грива сильно спутана, трясущиеся руки тянулись к мужчине едва ли не в мольбе. Зельевар приподнял голову, но и не подумал изменить положение тела.
- Умоляю, Слизерин, скорее! – голос звучал надломлено.
Пленник с внимательным прищуром изучал спасительницу, не веря своим глазам. Когда она в третий раз заговорила с ним, маг холодно прервал ее:
- Нет. Нет. Моя жертва никогда бы не пришла меня спасать. Не после того, что я с ней делал. Убирайся, Мерлин. И запомни: ни дневной твой маскарад, ни трюк с прохождением сквозь двери – ничто не впечатлит меня. Не пытайся обвести вокруг пальца собственного учителя. Убирайся. Я буду говорить с тобой только тогда, когда передо мной будешь ты.
- Ты ставишь мне условия, Слизерин? Ты забыл, в каком ты положении сейчас? Ты обезумел, Слизерин?!
- Если здесь и есть кто безумный, так это ты, Мерлин, - суровое лицо зельевара враз заострилось пуще прежнего, а серая сталь глаз полыхнула отчаянной яростью. – Убирайся.
Пленник презрительно вздернул подбородок, бросил надменный холодный взгляд на собеседника, и лже-Атхен отшвырнуло в коридор. Дверь кельи с противным скрипом захлопнулась, заглушив звук удара тела о каменную стену. Мерлин бесновался и чертыхался, на чем свет стоит, но войти снова, видимо, опасался: зельевар прекрасно понимал, что теперь старик не войдет к нему, пока не наложит на келью как можно больше ограничивающих любую магию пленника чар. Он выдал себя. Пусть. Мрачный колдун был слишком разъярен подобной низостью своего бывшего ученика, этим трюком с использованием облика юной змееловки. Змееуст свесил голову ниже прежнего: на короткий миг он почти поверил. И тем самым едва не обжегся насмерть.